Наблюдающий Владыка Видений
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
22:54
Доступ к записи ограничен
Наблюдающий Владыка Видений
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
четверг, 11 октября 2012
22:25
Доступ к записи ограничен
Наблюдающий Владыка Видений
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 09 октября 2012
20:58
Доступ к записи ограничен
Наблюдающий Владыка Видений
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 08 октября 2012
20:43
Доступ к записи ограничен
Наблюдающий Владыка Видений
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
пятница, 05 октября 2012
23:29
Доступ к записи ограничен
Наблюдающий Владыка Видений
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
четверг, 04 октября 2012
23:04
Доступ к записи ограничен
Наблюдающий Владыка Видений
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 01 октября 2012
21:16
Доступ к записи ограничен
Наблюдающий Владыка Видений
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 30 сентября 2012
Наблюдающий Владыка Видений
"простые волшебные вещи" прекрасны ^^
почтеннейщие, теперь, когда я прочитал про лойсо, я могу обоснованно сказать, что он большая няшечка. надеюсь, он еще появится и в своем истинном облике, потому что единственное, что меня в нем разочаровало, то, что он зеркалит макса, т.е макс= лойсо. это огроменный фейл, потому что пейринговать их в таком случае затруднительно. но гештальт еще жив и никуда не делся х))) тем более, джуффин говорил про истинный облик лойсо (кстати, джуффин\ лойсо тоже няняняняня), поэтому лойсо должен (должендолжендолжендолжен) появиться перед максом таким, какой он есть, и будет дону счастье)) и полный, окончательный гештальт
еще меня расстроил мелифаро. в "чужаке" его взаимодействие с лл было достаточно большим и няшным, я читал и каваился. а здесь вообще что-то нет((
это неправильно. не дай бог моя схема нарушится, я же не буду знать, куда кого впихнуть. и лл жалко, ходит как неприкаянный, общается только с максом, а мелифаро тем временем баб клеит (максовских, кстати). подлец ><
макс фрай, надеюсь, в своей следующей книге ты сделаешь все так,как я сказал как надо
ты ведь няшка, *большие глаза* правда?
почтеннейщие, теперь, когда я прочитал про лойсо, я могу обоснованно сказать, что он большая няшечка. надеюсь, он еще появится и в своем истинном облике, потому что единственное, что меня в нем разочаровало, то, что он зеркалит макса, т.е макс= лойсо. это огроменный фейл, потому что пейринговать их в таком случае затруднительно. но гештальт еще жив и никуда не делся х))) тем более, джуффин говорил про истинный облик лойсо (кстати, джуффин\ лойсо тоже няняняняня), поэтому лойсо должен (должендолжендолжендолжен) появиться перед максом таким, какой он есть, и будет дону счастье)) и полный, окончательный гештальт
еще меня расстроил мелифаро. в "чужаке" его взаимодействие с лл было достаточно большим и няшным, я читал и каваился. а здесь вообще что-то нет((
это неправильно. не дай бог моя схема нарушится, я же не буду знать, куда кого впихнуть. и лл жалко, ходит как неприкаянный, общается только с максом, а мелифаро тем временем баб клеит (максовских, кстати). подлец ><
макс фрай, надеюсь, в своей следующей книге ты сделаешь все так,
ты ведь няшка, *большие глаза* правда?
15:43
Доступ к записи ограничен
Наблюдающий Владыка Видений
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
01:17
Доступ к записи ограничен
Наблюдающий Владыка Видений
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
пятница, 28 сентября 2012
Наблюдающий Владыка Видений
одну няшность-таки скину)
дон новые ф-ции фотошопа открыл х))
дон новые ф-ции фотошопа открыл х))
21:40
Доступ к записи ограничен
Наблюдающий Владыка Видений
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
четверг, 27 сентября 2012
Наблюдающий Владыка Видений
простой день, но хороший) дорогие люди,хорошая атмосфера.
мне уютно и спокойно. и ничего не надо делать) по крайней мере, нет ощущения давления обязанностей)
а еще завтра др у одного из бро-геков) вчера мы с габеном купили вот такую няку
а еще я оооочень жду 16 февраля) хочу на моцарта ^^
вот еще одна няка в тему))
мне уютно и спокойно. и ничего не надо делать) по крайней мере, нет ощущения давления обязанностей)
а еще завтра др у одного из бро-геков) вчера мы с габеном купили вот такую няку
а еще я оооочень жду 16 февраля) хочу на моцарта ^^
вот еще одна няка в тему))
вторник, 25 сентября 2012
Наблюдающий Владыка Видений
вот упаси боже кто-то выступит против пейринга лонли-локли- мелифаро. только они. только хардкор. ни макс, ни лойсо, ни бубута лонли-локли нафиг не упали 
D
дааа, теперь у меня сформировался гештальт, который не выбьется никогда) 1-ая логика все-таки х))
няшечки лонли-локли и мелифаро *__*
няшечка макс и лойсо (черт, а лойсо крут и прекрасен *__*)
няшечка макс с мелифаро или лонли-локли))
Dдааа, теперь у меня сформировался гештальт, который не выбьется никогда) 1-ая логика все-таки х))
няшечки лонли-локли и мелифаро *__*
няшечка макс и лойсо (черт, а лойсо крут и прекрасен *__*)
няшечка макс с мелифаро или лонли-локли))
20:46
Доступ к записи ограничен
Наблюдающий Владыка Видений
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 23 сентября 2012
Наблюдающий Владыка Видений
открытие сегодняшнего дня
Альфред Брюс Дуглас (англ. Alfred Bruce Douglas, 22 октября 1870)
оказывается, я родился в один день с эгоистичным гадом. прекрассссно
Альфред Брюс Дуглас (англ. Alfred Bruce Douglas, 22 октября 1870)
оказывается, я родился в один день с эгоистичным гадом. прекрассссно
среда, 19 сентября 2012
19:38
Доступ к записи ограничен
Наблюдающий Владыка Видений
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 17 сентября 2012
Наблюдающий Владыка Видений
но в вихрях пустыни, в песчаных зыбях всегда и отныне я вижу тебя (с)
у кого-то в голове барабаны, у меня- эта песня
Listen or download Канцлер Ги Полынь и ковыль for free on Prostopleer
у кого-то в голове барабаны, у меня- эта песня
Listen or download Канцлер Ги Полынь и ковыль for free on Prostopleer
Наблюдающий Владыка Видений
Улыбка
Теперь, когда кошмар закончился, трудно поверить, что появление Серены Кокейн в моем доме в Чикаго показалось мне и моим друзьям невинным капризом. Меня всегда восхищали две вещи: женщина и эксцентричность, и Серена как раз сочетала в себе и то, и другое, не отклоняясь в сторону грубости или разврата. Три года назад во время долгих званых обедов, сопровождавших наше первое совместное лето, она всегда сидела возле меня, неизменно красивая, молчаливая и странным образом вселяющая уверенность. И неизменно ее присутствие порождало целое облако завуалированных и очаровательных насмешек.
Все, кто видел ее, не могли сдержать восхищения. Она спокойно сидела в позолоченном кресле, стоявшем в гостиной около двери; голубые складки парчового платья окутывали ее, словно нежные и преданные морские волны. За обедом, когда гости садились за стол, они смотрели со сдержанно-насмешливой нежностью, как я сажаю Серену за другой конец стола. Ее слабая улыбка, самый изящный цветок на фоне ее бесподобной внешности, с неизменным спокойствием возвышалась над нашими до мелочей продуманными вечерами. А когда последние из гостей уходили, высказав Серене своей почтение (она сидела в холле, все в той же неизменной позе, склонив голову набок), я радостно относил ее в спальню.
Разумеется, Серена никогда не принимала участия в разговорах, но именно молчание, несомненно, было важнейшим элементом ее привлекательности. Мои друзья, равно как и я сам, принадлежали к тому поколению мужчин, которые в начале средних лет были одержимы сексуальными или какими еще потребностями, и одновременно с тем устало принимавшими проявления воинствующего феминизма. В пассивной красоте Серены, в ее безупречном, но старомодном макияже, и более всего, в ее нерушимом молчании, говорящем о глубоком и льстящем уважении к нашей задетой мужественности, было что-то особенное. Во всех отношениях, Серена была женщиной, о которой обычно мечтают.
Но все это было до того как я узнал истинную сущность Серены и осознал, что ей предназначалось сыграть в моей жизни еще более двусмысленную роль, от которой я теперь жду не дождусь избавиться.
Уместно сказать, хотя меня уже покинула способность иронизировать, что я впервые увидел Серену Кокейн в «Конце света» недалеко от Кингс- Роад . Сейчас там теснятся жилые высотки, но еще три года назад это местечко было анклавом из второсортных магазинчиков антиквариата, обшарпанных бутиков и веранд 19 века, уже ПЕРЕзревших для ремонта. По пути из офиса домой я остановился около небольшого магазинчика антикварных вещиц, объявившего о распродаже перед закрытием. Я всматривался в заляпанные зеленовато-желтые окна, пытаясь разглядеть остатки ассортимента. Не осталось практически ничего, кроме кучки истрепанных зонтиков, валяющихся в углу и напоминающих загнивающую ведьму и старого набора чучельных слоновьих ступней. В этой дюжине пыльных монолитов была особая пикантность, словно они последние напоминали об одиноком стаде, истребленном век назад ради слоновой кости. Я представлял, как они тайно ходят по моей гостиной, наполняя воздух своим невидимым, но благородным присутствием.
Внутри за деревянным столом, инкрустированным мозаикой, сидела молодая продавщица и, склонив голову набок, наблюдала за мной, словно прикидывая, насколько я серьезный покупатель. Эта непрофессиональная поза и полное отсутствие реакции на мое появление должны были сразу насторожить меня, но я уже был поражен необычной внешностью этой женщины.
Что я прежде всего заметил, вторгшись в тусклый интерьер магазинчика, так это великолепие ее парчового платья, явно не подходящего продавщице убогого магазинчика близ Кингс-Роад. От пола до уровня ее ступней поднимался золотисто-серебряный узор, контрастировавший с блестящей тканью цвета глубин Тихого океана, к тому же такой роскошный, что я подумал, платье вот-вот всколыхнется и поглотит ее. Но величественно спокойная голова и плечи, ее белоснежная грудь, скромно скрытая низким лифом платья,- они с необыкновенной безмятежностью выплывали из этого сияющего моря, точь-в-точь как у прирученной Афродиты, сидящей верхом на Посейдоне. Несмотря на то, что ей едва ли было больше двадцати, прическа совсем не соответствовала моде, скорее пожилой поклонник журналов о фильмах 20-х годов заботливо убрал ей волосы. Помимо этого блондинистого «шлема», ее лицо с той же непринужденной заботой было напудрено и накрашено румянами, брови выщипаны, а линия волос приподнята, без намека на стилизацию или ностальгического подражания, возможно, это сделала эксцентричная мать, все еще мечтавшая о Валентино.
Ее маленькие ручки лежали на коленях, по всей видимости, они были сомкнуты, но на самом деле между ними было небольшое расстояние. Эта стилизованная поза наталкивала на мысль, что она пыталась удержать определенный момент времени, который в противном случае будет безвозвратно утрачен. На ее губах играла слабая улыбка, одновременно задумчивая и ободряющая, словно она по-взрослому смирилась с тем, что мир умирающего антикварного магазинчика исчезает.
«Жаль, что вы закрываетесь»,- заметил я, обращаясь к ней. «Этот набор слоновьих ступней у окна…в нем есть нечто трогательное».
Она не ответила. Ее руки все так же были на расстоянии миллиметров друг от друга, а глаза пристально, словно в гипнозе, смотрели на дверь, которую я закрыл за собой. Она сидела на странно сконструированном стуле, хитроумном трехногом изобретении из лакированного тикового дерева, очевидно сделанном из мольберта и этажерки.
Подумав, что это, возможно, особое медицинское приспособление, а она, вероятно, калека- отсюда ее тщательно продуманный макияж и застывшая осанка, я наклонился, чтобы снова с ней заговорить.
Затем я увидел желтоватый медный жетон, прикрепленный к уголку «табуретки», на которой она сидела.
СЕРЕНА КОКЕЙН
К жетону прилагался пыльный ценник. «250 фунтов»
Теперь я с любопытством оглядываюсь на свое долгое непонимание, что передо мной была не живая девушка, а искусно сделанный манекен, настоящий шедевр кукольного искусства, созданный выдающимся виртуозом. Все- ее платье в эдвардианском стиле , старомодный парик, макияж в стиле 20-х и выражение ее лица,- все обрело смысл. Тем не менее, сходство с живой женщиной было поразительно. Слегка покатые плечи, безупречная жемчужно-бледная кожа, несколько прядей волос на затылке, ускользнувших от внимания изготовителя париков, сверхъестественная нежность, почти что порыв страстной любви, с которой были смоделированы ноздри, уши и губы,- все это было настоящим tour de force , безусловно захватывающим, но вместе с тем скрывающим какую-то туманную задумку. Уже тогда я думал о том, как эта «живая» реплика ошеломит моих друзей и их жен, когда они впервые увидят ее.
Штора за мной раздвинулась. Владелец магазина, проворный молодой гомосексуалист, вышел навстречу с большим белым котом на руках и приподнял подбородок, услышав мой восхищенный смешок. Я в свою очередь уже достал чековую книжку и нацарапал витиеватую роспись, как раз подходящую такому случаю.
Итак, я отнес Серену Кокейн в такси и привез ее домой, где она и поселилась со мной. Вспоминая наше первое совместное лето, я думаю о бесконечном юморе, вторгшемся во все сферы моей жизни с ее присутствием. Красивая и ненавязчивая, она с восхитительной иронией касалась всего, что меня окружало. Сидела ли она у камина в моем кабинете, когда я читал, или с видом хозяйки дома главенствовала за обеденным столом, ее безмятежная улыбка и невозмутимый взгляд озаряли воздух.
Все мои друзья были очарованы иллюзией и поздравили меня со столь неожиданным поворотом событий. Их жены, конечно же, смотрели на Серену с подозрением и считали ее элементом мальчишеской шалости или сексистской выходки. Тем не менее, я сохранял невозмутимое лицо, и через несколько месяцев ее присутствие в моем доме всеми воспринималось как должное.
И в самом деле, к осени она стала неотъемлемой частью моей жизни, настолько неотъемлемой, что зачастую я и вовсе ее не замечал. Вскоре после ее появления я избавился от тяжелой тиковой табуретки, заменив ее маленьким позолоченным креслом, в котором я мог легко переносить ее из комнаты в комнату. Серена была необыкновенно легкой. К тому же ее создатель- этот неизвестный кукольник-гений, сделал прочный каркас, поскольку ее осанка, как и выражение лица, никогда не менялась. Я нигде не обнаружил даты или места ее изготовления, но по потертым, хотя и очень качественным кожаным туфлям, выглядывающим из-под платья, догадался, что она была создана около двадцати лет назад. Возможно, она была двойником какой-то актрисы, блиставшей во время расцвета индустрии послевоенных фильмов. К тому времени как я вновь вернулся в магазинчик, чтобы поинтересоваться о ее предыдущих владельцах, «Конец Света» превратился в груду камней.
Одним ноябрьским воскресным вечером я узнал нечто большее о Серене Кокейн. Проработав весь день в кабинете, я оторвался от стола, чтобы увидеть ее, сидящую в углу спиной ко мне. Отвлеченный профессиональными проблемами, я не задумываясь оставил ее там после ленча, и теперь читал в ее округлых плечах и наклоненной голове тихую грусть, словно она вдруг впала в немилость.
Повернув ее к себе, я обнаружил на ее левом плече крохотный изъян, возможно, кусочек штукатурки, осыпавшийся с потолка. Я попытался смахнуть его, но цветовое несоответствие осталось. Мне пришло в голову, что синтетическая кожа, вероятно, сделанная из старого типа пластика, начала портиться. Включив лампу, я более внимательно осмотрел плечи Серены.
На фоне темного кабинета сияние, исходившее от кожи Серены, утвердило мое восхищение талантом ее создателя. Едва заметное несоответствие цвета, микроскопические линии, имитирующие волосяной покров,- все это укрепляло иллюзию реализма. Я всегда полагал, что не все тело Серены проработано столь тщательно, что шедевр заканчивается на пару дюймов ниже уровня плеч, а все остальное сделано из дерева или папье-маше .
Разглядывая угловатые впадины ее лопаток, скромные изгибы элегантно скрытых грудей, я поддался внезапному, но совершенно не похотливому порыву. Стоя за ее спиной, я взял серебристую молнию и одним движением расстегнул ее платье до уровня талии.
Моему ошеломленному взору открылась идеальная равнина белоснежной кожи, спускавшаяся к паре округлых бедер и прослеживающимся полушариям ягодиц. В тот момент я осознал, что передо мной находится полноценная копия женщины и что ее создатель расточил все свое мастерство и искусство не только на видимые части тела, но и на те, которые никогда не должны были открыться взору.
Молния прошла свой путь и уперлась в тупик. В моей борьбе с расстегнутым платьем полуголой женщины было что-то оскорбительное. Я мягко дотрагивался пальцами до ее спины, собирая пыль, скопившуюся на ней за долгие годы.
От спины к бедру тянулась тончайшая линия: шрам. Сначала я подумал, что так и должно быть, ведь манекены такого типа всегда нуждаются в вентиляции. Но мельчайшие перпендикулярные швы были слишком заметны. Я встал и несколько секунд пристально смотрел на полураздетую женщину, которая, наклонив голову и сложив руки, устремила спокойный взор в сторону камина.
С осторожностью, чтобы не повредить ее, я ослабил лиф платья. Показались верхние изгибы ее грудей, на которых лямки оставили следы. Затем, на дюйм выше все еще прикрытого левого соска я увидел большую черную родинку.
Я застегнул платье и поправил лямки на ее плечах. Встав перед ней на колени, я заглянул в ее лицо и увидел мельчайшие трещинки в уголках ее рта, тончайшую вену на щеке, детский шрам чуть ниже подбородка. На меня накатило странное чувство отвращения и одновременно восторга, словно я занимался каннибализмом.
Я знал, что та, кто сидит в позолоченном кресле, была не манекеном, но живой женщиной, ее прекрасная кожа, созданная и сохраненная мастером в безупречном состоянии, была шедевром. Но шедевром не кукольника. Шедевром таксидермиста .
В тот момент я страстно и глубоко влюбился в Серену Кокейн.
Весь следующий месяц я был так сильно одержим Сереной, как только может быть одержим мужчина средних лет. Я бросил работу, вынудив служащих справляться самим, и все свое время проводил с Сереной, ухаживая за ней как преданный и покорный любовник. За большие деньги я установил в доме систему кондиционирования воздуха, какая бывает только в художественных музеях. Если раньше я переносил Серену из теплой комнаты в прохладную, ничуть не задумываясь о материале, из которого она сделана, полагая, что это, должно быть, какой-то особый устойчивый пластик, то теперь я тщательнейшим образом регулировал температуру и влажность, твердо решив сохранить Серену навсегда. Во всем доме я сделал перестановку мебели, чтобы во время переноски с этажа на этаж не задеть ее руки и плечи. По утрам я просыпался счастливым и видел ее сидящей у изножья моей кровати за столиком для завтрака. Весь день она была возле меня и улыбалась так, что почти убедила меня во взаимности моих чувств.
Свою социальную жизнь я также свел к нулю, званых обедов и встреч с новыми друзьями больше не было. Я мог принять одного-двух гостей, но только с целью отвести их подозрения. И, ведя немногословные и бессмысленные разговоры, я смотрел на сидящую в гостиной Серену с таким восторгом, какой только может породить запретная интрижка.
Рождество мы праздновали вдвоем. Отдавай должное ее возрасту- когда я ловил ее рассеянный взгляд куда-то вдаль она казалась мне едва ли старше ребенка- я решил украсить дом в традиционном стиле, с блестящей елью, остролистом, серпантином и белой омелой. Постепенно я превратил комнаты в зеленые беседки, где она главенствовала над нашим праздником, подобно мадонне с запрестольных образов .
В полночь в Рождественский Сочельник я поставил ее кресло в центр гостиной и сложил подарки к ее ногам. Мне показалось, что ее руки почти соприкоснулись, словно она аплодировала моим стараниям. Наклонившись, чтобы не задеть венок из белой омелы у нее на голове, я приблизился губами к ее губам на то расстояние, которое разделяло ее руки.
На все проявления заботы и привязанности Серена отвечала как невеста. Ее худое личико, казавшееся столь наивным из-за робкой улыбки, расслабилось и приобрело довольное выражение молодой жены.
После Нового Года я решил вернуться с Сереной во внешний мир и устроил у себя званый обед. Друзья были рады видеть нас в бодром расположении духа и приняли Серену в свой круг. Я вернулся в офис и радостно проработал целый день, пока не пришла время идти домой, где Серена неизменно ждала меня с теплым взглядом гордой и преданной жены.
Одеваясь к одному из званых обедов, я внезапно подумал, что Серена единственная не могла сменить свое платье. Увы, в ее внешнем виде стали проявляться первые признаки чрезмерной одомашненности. Некогда замысловатая прическа растрепалась, выбившиеся пряди сильно бросались в глаза. То же самое и с макияжем, становившемся неопрятным и неприглядным.
Хорошенько подумав на эту тему, я решил позвонить в ближайшую парикмахерскую и салон красоты. Поговорив со мной, мне незамедлительно согласились выслать человека на дом.
И тут начались проблемы. Чувство, которое я никогда ни к кому не испытывал, никогда не подозревал, что вообще способен его испытать, сжало мое сердце в кольцо.
Молодой человек, приехавший с небольшим чемоданчиком для рабочих принадлежностей, казался вполне безобидным. Несмотря на смуглый цвет кожи и крепкое телосложение, в нем было что-то женоподобное, поэтому не могло быть никакой опасности оставить его с Серенной наедине.
Несмотря на самоуверенность, он был удивлен, когда я представил его Серене. Учтиво произнесенное «доброе утро, мадам…» закончилось неразборчивым бормотанием. Дрожа от холода, он смотрел на нее открыв рот, пораженный ее красотой и спокойствием. Я оставил его приходить в себя, а сам весь следующий час проработал в кабинете, изредка отвлекаемый тактами из Севильского Цирюльника и Моей Прекрасной Леди, слышными внизу. Когда он закончил, я придирчиво осмотрел его работу и с радостью увидел, что каждый вздох былой славы Серены был возрожден. Одомашненная жена исчезла, а ее место заняла наивная Афродита, которую я впервые встретил шесть месяцев назад в магазинчике антикварных вещей.
Я был так доволен, что решил еще раз воспользоваться услугами молодого человека, и его визиты стали повторяться каждую неделю. Благодаря его стараниям и моему тщательному контролю температуры и влажности, внешний вид Серены оставался великолепным. Даже мои гости заметили, что она очень похорошела. Глубоко довольный, я с нетерпением ждал весны, чтобы отметить нашу годовщину.
Шесть недель спустя, когда молодой человек работал наверху в гостиной Серены, мне пришлось зайти в спальню за книгой. Я отчетливо слышал его голос, низкий, напряженный, словно он говорил что-то очень личное. Я заглянул в открытую дверь. Он стоял перед Серенной на коленях, спиной ко мне с косметической палеткой в одной руке и тоном в стике в другой, размахивая ими в игривой и насмешливо-комической манере. Серена сияла, восхищенная его искусством, она смотрела прямо ему в лицо, ее влажные, только что накрашенные губы застыли в предвкушении. Без сомнений, молодой человек осторожно шептал ей нежные признания.
Следующие несколько дней в мою голову словно вселялось прозрение. Чем больше безуспешных попыток я предпринимал, чтобы обуздать боль от первой и довольно сильной ревности, тем более был вынужден убеждаться в том, что молодой человек ровесник Серены, и что у нее всегда будет больше общего с ним, нежели со мной. Внешне наша жизнь не изменилась- мы все так же сидели в кабинете, когда я возвращался с работы, когда приходились друзья, я все так же приносил Серену в гостиную и сажал за стол- однако, я стал опасаться, что в наши отношения вкралась нотка формализма. Ночами она больше не сидела в моей спальне и, несмотря на ее спокойную улыбку, я больше не стремился поймать ее взгляд, как раньше.
Несмотря на мои растущие подозрения, молодой парикмахер продолжал приходить в наш дом. Какой бы кризис ни настал в наших отношениях с Сереной, я был решительно настроен не сдаваться. За тот бесконечно долгий час, когда он работал, я каждую секунду едва удерживал себя, чтобы не побежать наверх. Часто из холла я слышал его голос, ласковый и вкрадчивый, теперь уже чуть более громкий, словно он провоцировал меня. Когда молодой человек уходил, я чувствовал его презрение.
Я мог пойти к Серене не раньше чем через час после его ухода. Ее необыкновенная красота, разгоравшаяся с новой силой от все более недвусмысленной лести молодого человека, делала мою ярость еще сильнее. Не в силах сказать ни слова, я ходил вокруг нее как обреченный муж, с подозрением относившийся к малейшим изменениям в лице Серены. Смотря на свежее, еще более помолодевшее лицо, болезненно напоминающее мне о 30 годах, разделяющих нас, я заметил, что его выражение после каждого визита парикмахера становится чуть менее наивным, словно молодая жена размышляет о своей первой интрижке. Светлым волнистым волосам придавал особую изюминку замысловатый завиток около правого виска. Губы стали тоньше, рот казался более зрелым и решительным.
От безысходности я завел роман на стороне, с разведенной женой моего близкого друга, однако я тщательно следил, чтобы Серена ничего об этом не узнала, равно как и о других изменах за несколько следующих недель. Также (жалкое зрелище!) я начал выпивать, днями сидел без дела у друзей, пока тех не было и вел воображаемые разговоры с Серенной, где я был одновременно смиренным и агрессивным. Дома я разыгрывал роль деспотичного мужа, вечерами оставляя ее одну в гостиной наверху и угрюмо отказываясь разговаривать с ней за обедом. И все время неотрывно я следил за приходами и уходами парикмахера, кичливого поклонника, не спеша поднимавшегося по лестнице, насвистывая себе под нос.
После его последнего визита раскрылась утомительная разгадка. Весь день я провел выпивая в пустом ресторане под наблюдением терпеливого персонала. В такси по дороге домой я вдруг сделал открытие, касающееся Серены и меня. Я внезапно осознал, что наш разрыв целиком и полностью моя вина, что моя ревность из-за ее невинного флирта с молодым человеком раздула все до абсурдного масштаба.
Это решение принесло мне облегчение после нескольких недель агонии, я заплатил за такси, вошел в прохладный дом и кинулся наверх. Растрепанный, но счастливый, я подошел к Серене, молча сидевшей в центре гостиной, с твердым намерением обнять ее и простить нас обоих.
Затем я заметил, что, несмотря на великолепный макияж и замысловатую прическу, ее парчовое платье странно свешивалось с плеч. Правая лямка обнажала ее ключицу, а лиф платья соскользнул вперед, словно кто-то трогал ее грудь. Ее улыбка неподвижно застыла на губах, словно мягко призывая меня смириться с реалиями взрослой жизни.
В злости я отступил назад и дал ей пощечину.
Как я жалею об этом бессознательном приступе. За прошедшие два года у меня было достаточно времени подумать об опасностях слишком поспешного и необдуманного катарсиса . Мы с Сереной все еще живем вместе, но между нами все кончено. Она сидит в гостиной в кресле у камина и присоединяется ко мне за обеденным столом, когда приходят друзья. Но внешнее проявление наших чувств есть не более чем сухая шелуха, утратившая главную составляющую- само чувство.
Поначалу после той пощечины мало что изменилось. Я помню как стоял наверху, стирая пудру с пальцев ушибленной руки и успокаивал себя, твердо решив пересмотреть свою жизнь. С тех пор я бросил пить и каждый день ходил в офис, без остатка отдавая себя работе.
Однако для Серены этот инцидент стал первым шагом на пути к кардинальным переменам. Через несколько дней я заметил, что она потеряла часть своей привлекательности. Лицо исказилось, нос стал торчащим. Уголок рта (на это место и пришлась моя пощечина) стал отекшим и превратился в нисходящую ироничную ухмылку. В отсутствие парикмахера, которого я уволил через десять минут после того как ударил Серену, внешность ее становилась все хуже и хуже. Замысловатая прическа, сделанная парикмахером, скоро растрепалась, волосы беспорядочно спадали на плечи. К концу нашей второй годовщины Серена постарела лет на десять. Иногда, смотря на нее, сгорбившуюся в позолоченном кресле, я думал, что она всерьез вознамерилась поймать и овладеть мной, словно это было частью ее мести. Ее осанки уже не было, некогда округлые плечи преждевременно сгорбились, как у старой женщины. С рассеянной улыбкой и растрепанными волосами она часто напоминала мне уставшую прядильщицу средних лет. Руки ее наконец сомкнулись и выражали не то ожидание, не то желание защититься.
Недавно произошло еще одно, куда более волнующее меня изменение. Спустя три года после нашей встречи, Серена вступила на новую ступень разрушения. В результате врожденной слабости позвоночника, возможно, с этим и была связана операция, оставившая шрамы на ее пояснице, ее осанка изменилась. Раньше она чуть наклонялась вперед, но три дня назад я обнаружил, что она откинулась вглубь кресла. Так она сидит и сейчас, в нелепой и неудобной позе, смотря на мир критическим и неуравновешенным взглядом, словно чудаковатая поблекшая красавица. Одно ее веко полузакрыто и делает пепельное лицо похожим на труп. Ее руки продолжили медленно сближаться и стали обвиваться друг вокруг друга, создавая деформированную пародию на самих себя, которая скоро станет непристойным жестом.
Но больше всего меня ужасает ее улыбка. Один только вид ее нарушил спокойствие всей моей жизни, но я все равно не могу оторвать от нее глаз. На осевшем лице Серены она стала шире и еще более кривой. За два года был достигнут полный эффект: ее рот превратился в укоризненную гримасу. В улыбке Серены есть что-то проницательное и безжалостное. Когда я сижу в кабинете и смотрю на нее, мне кажется, что она насквозь видит мой характер, она являет собой правосудие, мне неизвестное, но от которого я никогда не смогу уйти.
С каждым днем улыбка понемногу расползается по лицу. Ее продвижение непредсказуемо, каждый поворот показывает ее презрение ко мне, оставляя меня в оцепенении и безмолвии. Здесь холодно, низкая температура помогает сохранить Серену. Включив систему обогрева, я, возможно, смогу избавиться от нее через несколько недель, но я никогда не смогу сделать этого. Одна только ухмылка меня останавливает. К тому же, я полностью связан с Сереной.
К счастью, теперь Серена стареет быстрее меня. Набросив пальто на плечи, я беспомощно смотрю на ее улыбку, ожидая ее смерти и моего освобождения.
1976
Теперь, когда кошмар закончился, трудно поверить, что появление Серены Кокейн в моем доме в Чикаго показалось мне и моим друзьям невинным капризом. Меня всегда восхищали две вещи: женщина и эксцентричность, и Серена как раз сочетала в себе и то, и другое, не отклоняясь в сторону грубости или разврата. Три года назад во время долгих званых обедов, сопровождавших наше первое совместное лето, она всегда сидела возле меня, неизменно красивая, молчаливая и странным образом вселяющая уверенность. И неизменно ее присутствие порождало целое облако завуалированных и очаровательных насмешек.
Все, кто видел ее, не могли сдержать восхищения. Она спокойно сидела в позолоченном кресле, стоявшем в гостиной около двери; голубые складки парчового платья окутывали ее, словно нежные и преданные морские волны. За обедом, когда гости садились за стол, они смотрели со сдержанно-насмешливой нежностью, как я сажаю Серену за другой конец стола. Ее слабая улыбка, самый изящный цветок на фоне ее бесподобной внешности, с неизменным спокойствием возвышалась над нашими до мелочей продуманными вечерами. А когда последние из гостей уходили, высказав Серене своей почтение (она сидела в холле, все в той же неизменной позе, склонив голову набок), я радостно относил ее в спальню.
Разумеется, Серена никогда не принимала участия в разговорах, но именно молчание, несомненно, было важнейшим элементом ее привлекательности. Мои друзья, равно как и я сам, принадлежали к тому поколению мужчин, которые в начале средних лет были одержимы сексуальными или какими еще потребностями, и одновременно с тем устало принимавшими проявления воинствующего феминизма. В пассивной красоте Серены, в ее безупречном, но старомодном макияже, и более всего, в ее нерушимом молчании, говорящем о глубоком и льстящем уважении к нашей задетой мужественности, было что-то особенное. Во всех отношениях, Серена была женщиной, о которой обычно мечтают.
Но все это было до того как я узнал истинную сущность Серены и осознал, что ей предназначалось сыграть в моей жизни еще более двусмысленную роль, от которой я теперь жду не дождусь избавиться.
Уместно сказать, хотя меня уже покинула способность иронизировать, что я впервые увидел Серену Кокейн в «Конце света» недалеко от Кингс- Роад . Сейчас там теснятся жилые высотки, но еще три года назад это местечко было анклавом из второсортных магазинчиков антиквариата, обшарпанных бутиков и веранд 19 века, уже ПЕРЕзревших для ремонта. По пути из офиса домой я остановился около небольшого магазинчика антикварных вещиц, объявившего о распродаже перед закрытием. Я всматривался в заляпанные зеленовато-желтые окна, пытаясь разглядеть остатки ассортимента. Не осталось практически ничего, кроме кучки истрепанных зонтиков, валяющихся в углу и напоминающих загнивающую ведьму и старого набора чучельных слоновьих ступней. В этой дюжине пыльных монолитов была особая пикантность, словно они последние напоминали об одиноком стаде, истребленном век назад ради слоновой кости. Я представлял, как они тайно ходят по моей гостиной, наполняя воздух своим невидимым, но благородным присутствием.
Внутри за деревянным столом, инкрустированным мозаикой, сидела молодая продавщица и, склонив голову набок, наблюдала за мной, словно прикидывая, насколько я серьезный покупатель. Эта непрофессиональная поза и полное отсутствие реакции на мое появление должны были сразу насторожить меня, но я уже был поражен необычной внешностью этой женщины.
Что я прежде всего заметил, вторгшись в тусклый интерьер магазинчика, так это великолепие ее парчового платья, явно не подходящего продавщице убогого магазинчика близ Кингс-Роад. От пола до уровня ее ступней поднимался золотисто-серебряный узор, контрастировавший с блестящей тканью цвета глубин Тихого океана, к тому же такой роскошный, что я подумал, платье вот-вот всколыхнется и поглотит ее. Но величественно спокойная голова и плечи, ее белоснежная грудь, скромно скрытая низким лифом платья,- они с необыкновенной безмятежностью выплывали из этого сияющего моря, точь-в-точь как у прирученной Афродиты, сидящей верхом на Посейдоне. Несмотря на то, что ей едва ли было больше двадцати, прическа совсем не соответствовала моде, скорее пожилой поклонник журналов о фильмах 20-х годов заботливо убрал ей волосы. Помимо этого блондинистого «шлема», ее лицо с той же непринужденной заботой было напудрено и накрашено румянами, брови выщипаны, а линия волос приподнята, без намека на стилизацию или ностальгического подражания, возможно, это сделала эксцентричная мать, все еще мечтавшая о Валентино.
Ее маленькие ручки лежали на коленях, по всей видимости, они были сомкнуты, но на самом деле между ними было небольшое расстояние. Эта стилизованная поза наталкивала на мысль, что она пыталась удержать определенный момент времени, который в противном случае будет безвозвратно утрачен. На ее губах играла слабая улыбка, одновременно задумчивая и ободряющая, словно она по-взрослому смирилась с тем, что мир умирающего антикварного магазинчика исчезает.
«Жаль, что вы закрываетесь»,- заметил я, обращаясь к ней. «Этот набор слоновьих ступней у окна…в нем есть нечто трогательное».
Она не ответила. Ее руки все так же были на расстоянии миллиметров друг от друга, а глаза пристально, словно в гипнозе, смотрели на дверь, которую я закрыл за собой. Она сидела на странно сконструированном стуле, хитроумном трехногом изобретении из лакированного тикового дерева, очевидно сделанном из мольберта и этажерки.
Подумав, что это, возможно, особое медицинское приспособление, а она, вероятно, калека- отсюда ее тщательно продуманный макияж и застывшая осанка, я наклонился, чтобы снова с ней заговорить.
Затем я увидел желтоватый медный жетон, прикрепленный к уголку «табуретки», на которой она сидела.
СЕРЕНА КОКЕЙН
К жетону прилагался пыльный ценник. «250 фунтов»
Теперь я с любопытством оглядываюсь на свое долгое непонимание, что передо мной была не живая девушка, а искусно сделанный манекен, настоящий шедевр кукольного искусства, созданный выдающимся виртуозом. Все- ее платье в эдвардианском стиле , старомодный парик, макияж в стиле 20-х и выражение ее лица,- все обрело смысл. Тем не менее, сходство с живой женщиной было поразительно. Слегка покатые плечи, безупречная жемчужно-бледная кожа, несколько прядей волос на затылке, ускользнувших от внимания изготовителя париков, сверхъестественная нежность, почти что порыв страстной любви, с которой были смоделированы ноздри, уши и губы,- все это было настоящим tour de force , безусловно захватывающим, но вместе с тем скрывающим какую-то туманную задумку. Уже тогда я думал о том, как эта «живая» реплика ошеломит моих друзей и их жен, когда они впервые увидят ее.
Штора за мной раздвинулась. Владелец магазина, проворный молодой гомосексуалист, вышел навстречу с большим белым котом на руках и приподнял подбородок, услышав мой восхищенный смешок. Я в свою очередь уже достал чековую книжку и нацарапал витиеватую роспись, как раз подходящую такому случаю.
Итак, я отнес Серену Кокейн в такси и привез ее домой, где она и поселилась со мной. Вспоминая наше первое совместное лето, я думаю о бесконечном юморе, вторгшемся во все сферы моей жизни с ее присутствием. Красивая и ненавязчивая, она с восхитительной иронией касалась всего, что меня окружало. Сидела ли она у камина в моем кабинете, когда я читал, или с видом хозяйки дома главенствовала за обеденным столом, ее безмятежная улыбка и невозмутимый взгляд озаряли воздух.
Все мои друзья были очарованы иллюзией и поздравили меня со столь неожиданным поворотом событий. Их жены, конечно же, смотрели на Серену с подозрением и считали ее элементом мальчишеской шалости или сексистской выходки. Тем не менее, я сохранял невозмутимое лицо, и через несколько месяцев ее присутствие в моем доме всеми воспринималось как должное.
И в самом деле, к осени она стала неотъемлемой частью моей жизни, настолько неотъемлемой, что зачастую я и вовсе ее не замечал. Вскоре после ее появления я избавился от тяжелой тиковой табуретки, заменив ее маленьким позолоченным креслом, в котором я мог легко переносить ее из комнаты в комнату. Серена была необыкновенно легкой. К тому же ее создатель- этот неизвестный кукольник-гений, сделал прочный каркас, поскольку ее осанка, как и выражение лица, никогда не менялась. Я нигде не обнаружил даты или места ее изготовления, но по потертым, хотя и очень качественным кожаным туфлям, выглядывающим из-под платья, догадался, что она была создана около двадцати лет назад. Возможно, она была двойником какой-то актрисы, блиставшей во время расцвета индустрии послевоенных фильмов. К тому времени как я вновь вернулся в магазинчик, чтобы поинтересоваться о ее предыдущих владельцах, «Конец Света» превратился в груду камней.
Одним ноябрьским воскресным вечером я узнал нечто большее о Серене Кокейн. Проработав весь день в кабинете, я оторвался от стола, чтобы увидеть ее, сидящую в углу спиной ко мне. Отвлеченный профессиональными проблемами, я не задумываясь оставил ее там после ленча, и теперь читал в ее округлых плечах и наклоненной голове тихую грусть, словно она вдруг впала в немилость.
Повернув ее к себе, я обнаружил на ее левом плече крохотный изъян, возможно, кусочек штукатурки, осыпавшийся с потолка. Я попытался смахнуть его, но цветовое несоответствие осталось. Мне пришло в голову, что синтетическая кожа, вероятно, сделанная из старого типа пластика, начала портиться. Включив лампу, я более внимательно осмотрел плечи Серены.
На фоне темного кабинета сияние, исходившее от кожи Серены, утвердило мое восхищение талантом ее создателя. Едва заметное несоответствие цвета, микроскопические линии, имитирующие волосяной покров,- все это укрепляло иллюзию реализма. Я всегда полагал, что не все тело Серены проработано столь тщательно, что шедевр заканчивается на пару дюймов ниже уровня плеч, а все остальное сделано из дерева или папье-маше .
Разглядывая угловатые впадины ее лопаток, скромные изгибы элегантно скрытых грудей, я поддался внезапному, но совершенно не похотливому порыву. Стоя за ее спиной, я взял серебристую молнию и одним движением расстегнул ее платье до уровня талии.
Моему ошеломленному взору открылась идеальная равнина белоснежной кожи, спускавшаяся к паре округлых бедер и прослеживающимся полушариям ягодиц. В тот момент я осознал, что передо мной находится полноценная копия женщины и что ее создатель расточил все свое мастерство и искусство не только на видимые части тела, но и на те, которые никогда не должны были открыться взору.
Молния прошла свой путь и уперлась в тупик. В моей борьбе с расстегнутым платьем полуголой женщины было что-то оскорбительное. Я мягко дотрагивался пальцами до ее спины, собирая пыль, скопившуюся на ней за долгие годы.
От спины к бедру тянулась тончайшая линия: шрам. Сначала я подумал, что так и должно быть, ведь манекены такого типа всегда нуждаются в вентиляции. Но мельчайшие перпендикулярные швы были слишком заметны. Я встал и несколько секунд пристально смотрел на полураздетую женщину, которая, наклонив голову и сложив руки, устремила спокойный взор в сторону камина.
С осторожностью, чтобы не повредить ее, я ослабил лиф платья. Показались верхние изгибы ее грудей, на которых лямки оставили следы. Затем, на дюйм выше все еще прикрытого левого соска я увидел большую черную родинку.
Я застегнул платье и поправил лямки на ее плечах. Встав перед ней на колени, я заглянул в ее лицо и увидел мельчайшие трещинки в уголках ее рта, тончайшую вену на щеке, детский шрам чуть ниже подбородка. На меня накатило странное чувство отвращения и одновременно восторга, словно я занимался каннибализмом.
Я знал, что та, кто сидит в позолоченном кресле, была не манекеном, но живой женщиной, ее прекрасная кожа, созданная и сохраненная мастером в безупречном состоянии, была шедевром. Но шедевром не кукольника. Шедевром таксидермиста .
В тот момент я страстно и глубоко влюбился в Серену Кокейн.
Весь следующий месяц я был так сильно одержим Сереной, как только может быть одержим мужчина средних лет. Я бросил работу, вынудив служащих справляться самим, и все свое время проводил с Сереной, ухаживая за ней как преданный и покорный любовник. За большие деньги я установил в доме систему кондиционирования воздуха, какая бывает только в художественных музеях. Если раньше я переносил Серену из теплой комнаты в прохладную, ничуть не задумываясь о материале, из которого она сделана, полагая, что это, должно быть, какой-то особый устойчивый пластик, то теперь я тщательнейшим образом регулировал температуру и влажность, твердо решив сохранить Серену навсегда. Во всем доме я сделал перестановку мебели, чтобы во время переноски с этажа на этаж не задеть ее руки и плечи. По утрам я просыпался счастливым и видел ее сидящей у изножья моей кровати за столиком для завтрака. Весь день она была возле меня и улыбалась так, что почти убедила меня во взаимности моих чувств.
Свою социальную жизнь я также свел к нулю, званых обедов и встреч с новыми друзьями больше не было. Я мог принять одного-двух гостей, но только с целью отвести их подозрения. И, ведя немногословные и бессмысленные разговоры, я смотрел на сидящую в гостиной Серену с таким восторгом, какой только может породить запретная интрижка.
Рождество мы праздновали вдвоем. Отдавай должное ее возрасту- когда я ловил ее рассеянный взгляд куда-то вдаль она казалась мне едва ли старше ребенка- я решил украсить дом в традиционном стиле, с блестящей елью, остролистом, серпантином и белой омелой. Постепенно я превратил комнаты в зеленые беседки, где она главенствовала над нашим праздником, подобно мадонне с запрестольных образов .
В полночь в Рождественский Сочельник я поставил ее кресло в центр гостиной и сложил подарки к ее ногам. Мне показалось, что ее руки почти соприкоснулись, словно она аплодировала моим стараниям. Наклонившись, чтобы не задеть венок из белой омелы у нее на голове, я приблизился губами к ее губам на то расстояние, которое разделяло ее руки.
На все проявления заботы и привязанности Серена отвечала как невеста. Ее худое личико, казавшееся столь наивным из-за робкой улыбки, расслабилось и приобрело довольное выражение молодой жены.
После Нового Года я решил вернуться с Сереной во внешний мир и устроил у себя званый обед. Друзья были рады видеть нас в бодром расположении духа и приняли Серену в свой круг. Я вернулся в офис и радостно проработал целый день, пока не пришла время идти домой, где Серена неизменно ждала меня с теплым взглядом гордой и преданной жены.
Одеваясь к одному из званых обедов, я внезапно подумал, что Серена единственная не могла сменить свое платье. Увы, в ее внешнем виде стали проявляться первые признаки чрезмерной одомашненности. Некогда замысловатая прическа растрепалась, выбившиеся пряди сильно бросались в глаза. То же самое и с макияжем, становившемся неопрятным и неприглядным.
Хорошенько подумав на эту тему, я решил позвонить в ближайшую парикмахерскую и салон красоты. Поговорив со мной, мне незамедлительно согласились выслать человека на дом.
И тут начались проблемы. Чувство, которое я никогда ни к кому не испытывал, никогда не подозревал, что вообще способен его испытать, сжало мое сердце в кольцо.
Молодой человек, приехавший с небольшим чемоданчиком для рабочих принадлежностей, казался вполне безобидным. Несмотря на смуглый цвет кожи и крепкое телосложение, в нем было что-то женоподобное, поэтому не могло быть никакой опасности оставить его с Серенной наедине.
Несмотря на самоуверенность, он был удивлен, когда я представил его Серене. Учтиво произнесенное «доброе утро, мадам…» закончилось неразборчивым бормотанием. Дрожа от холода, он смотрел на нее открыв рот, пораженный ее красотой и спокойствием. Я оставил его приходить в себя, а сам весь следующий час проработал в кабинете, изредка отвлекаемый тактами из Севильского Цирюльника и Моей Прекрасной Леди, слышными внизу. Когда он закончил, я придирчиво осмотрел его работу и с радостью увидел, что каждый вздох былой славы Серены был возрожден. Одомашненная жена исчезла, а ее место заняла наивная Афродита, которую я впервые встретил шесть месяцев назад в магазинчике антикварных вещей.
Я был так доволен, что решил еще раз воспользоваться услугами молодого человека, и его визиты стали повторяться каждую неделю. Благодаря его стараниям и моему тщательному контролю температуры и влажности, внешний вид Серены оставался великолепным. Даже мои гости заметили, что она очень похорошела. Глубоко довольный, я с нетерпением ждал весны, чтобы отметить нашу годовщину.
Шесть недель спустя, когда молодой человек работал наверху в гостиной Серены, мне пришлось зайти в спальню за книгой. Я отчетливо слышал его голос, низкий, напряженный, словно он говорил что-то очень личное. Я заглянул в открытую дверь. Он стоял перед Серенной на коленях, спиной ко мне с косметической палеткой в одной руке и тоном в стике в другой, размахивая ими в игривой и насмешливо-комической манере. Серена сияла, восхищенная его искусством, она смотрела прямо ему в лицо, ее влажные, только что накрашенные губы застыли в предвкушении. Без сомнений, молодой человек осторожно шептал ей нежные признания.
Следующие несколько дней в мою голову словно вселялось прозрение. Чем больше безуспешных попыток я предпринимал, чтобы обуздать боль от первой и довольно сильной ревности, тем более был вынужден убеждаться в том, что молодой человек ровесник Серены, и что у нее всегда будет больше общего с ним, нежели со мной. Внешне наша жизнь не изменилась- мы все так же сидели в кабинете, когда я возвращался с работы, когда приходились друзья, я все так же приносил Серену в гостиную и сажал за стол- однако, я стал опасаться, что в наши отношения вкралась нотка формализма. Ночами она больше не сидела в моей спальне и, несмотря на ее спокойную улыбку, я больше не стремился поймать ее взгляд, как раньше.
Несмотря на мои растущие подозрения, молодой парикмахер продолжал приходить в наш дом. Какой бы кризис ни настал в наших отношениях с Сереной, я был решительно настроен не сдаваться. За тот бесконечно долгий час, когда он работал, я каждую секунду едва удерживал себя, чтобы не побежать наверх. Часто из холла я слышал его голос, ласковый и вкрадчивый, теперь уже чуть более громкий, словно он провоцировал меня. Когда молодой человек уходил, я чувствовал его презрение.
Я мог пойти к Серене не раньше чем через час после его ухода. Ее необыкновенная красота, разгоравшаяся с новой силой от все более недвусмысленной лести молодого человека, делала мою ярость еще сильнее. Не в силах сказать ни слова, я ходил вокруг нее как обреченный муж, с подозрением относившийся к малейшим изменениям в лице Серены. Смотря на свежее, еще более помолодевшее лицо, болезненно напоминающее мне о 30 годах, разделяющих нас, я заметил, что его выражение после каждого визита парикмахера становится чуть менее наивным, словно молодая жена размышляет о своей первой интрижке. Светлым волнистым волосам придавал особую изюминку замысловатый завиток около правого виска. Губы стали тоньше, рот казался более зрелым и решительным.
От безысходности я завел роман на стороне, с разведенной женой моего близкого друга, однако я тщательно следил, чтобы Серена ничего об этом не узнала, равно как и о других изменах за несколько следующих недель. Также (жалкое зрелище!) я начал выпивать, днями сидел без дела у друзей, пока тех не было и вел воображаемые разговоры с Серенной, где я был одновременно смиренным и агрессивным. Дома я разыгрывал роль деспотичного мужа, вечерами оставляя ее одну в гостиной наверху и угрюмо отказываясь разговаривать с ней за обедом. И все время неотрывно я следил за приходами и уходами парикмахера, кичливого поклонника, не спеша поднимавшегося по лестнице, насвистывая себе под нос.
После его последнего визита раскрылась утомительная разгадка. Весь день я провел выпивая в пустом ресторане под наблюдением терпеливого персонала. В такси по дороге домой я вдруг сделал открытие, касающееся Серены и меня. Я внезапно осознал, что наш разрыв целиком и полностью моя вина, что моя ревность из-за ее невинного флирта с молодым человеком раздула все до абсурдного масштаба.
Это решение принесло мне облегчение после нескольких недель агонии, я заплатил за такси, вошел в прохладный дом и кинулся наверх. Растрепанный, но счастливый, я подошел к Серене, молча сидевшей в центре гостиной, с твердым намерением обнять ее и простить нас обоих.
Затем я заметил, что, несмотря на великолепный макияж и замысловатую прическу, ее парчовое платье странно свешивалось с плеч. Правая лямка обнажала ее ключицу, а лиф платья соскользнул вперед, словно кто-то трогал ее грудь. Ее улыбка неподвижно застыла на губах, словно мягко призывая меня смириться с реалиями взрослой жизни.
В злости я отступил назад и дал ей пощечину.
Как я жалею об этом бессознательном приступе. За прошедшие два года у меня было достаточно времени подумать об опасностях слишком поспешного и необдуманного катарсиса . Мы с Сереной все еще живем вместе, но между нами все кончено. Она сидит в гостиной в кресле у камина и присоединяется ко мне за обеденным столом, когда приходят друзья. Но внешнее проявление наших чувств есть не более чем сухая шелуха, утратившая главную составляющую- само чувство.
Поначалу после той пощечины мало что изменилось. Я помню как стоял наверху, стирая пудру с пальцев ушибленной руки и успокаивал себя, твердо решив пересмотреть свою жизнь. С тех пор я бросил пить и каждый день ходил в офис, без остатка отдавая себя работе.
Однако для Серены этот инцидент стал первым шагом на пути к кардинальным переменам. Через несколько дней я заметил, что она потеряла часть своей привлекательности. Лицо исказилось, нос стал торчащим. Уголок рта (на это место и пришлась моя пощечина) стал отекшим и превратился в нисходящую ироничную ухмылку. В отсутствие парикмахера, которого я уволил через десять минут после того как ударил Серену, внешность ее становилась все хуже и хуже. Замысловатая прическа, сделанная парикмахером, скоро растрепалась, волосы беспорядочно спадали на плечи. К концу нашей второй годовщины Серена постарела лет на десять. Иногда, смотря на нее, сгорбившуюся в позолоченном кресле, я думал, что она всерьез вознамерилась поймать и овладеть мной, словно это было частью ее мести. Ее осанки уже не было, некогда округлые плечи преждевременно сгорбились, как у старой женщины. С рассеянной улыбкой и растрепанными волосами она часто напоминала мне уставшую прядильщицу средних лет. Руки ее наконец сомкнулись и выражали не то ожидание, не то желание защититься.
Недавно произошло еще одно, куда более волнующее меня изменение. Спустя три года после нашей встречи, Серена вступила на новую ступень разрушения. В результате врожденной слабости позвоночника, возможно, с этим и была связана операция, оставившая шрамы на ее пояснице, ее осанка изменилась. Раньше она чуть наклонялась вперед, но три дня назад я обнаружил, что она откинулась вглубь кресла. Так она сидит и сейчас, в нелепой и неудобной позе, смотря на мир критическим и неуравновешенным взглядом, словно чудаковатая поблекшая красавица. Одно ее веко полузакрыто и делает пепельное лицо похожим на труп. Ее руки продолжили медленно сближаться и стали обвиваться друг вокруг друга, создавая деформированную пародию на самих себя, которая скоро станет непристойным жестом.
Но больше всего меня ужасает ее улыбка. Один только вид ее нарушил спокойствие всей моей жизни, но я все равно не могу оторвать от нее глаз. На осевшем лице Серены она стала шире и еще более кривой. За два года был достигнут полный эффект: ее рот превратился в укоризненную гримасу. В улыбке Серены есть что-то проницательное и безжалостное. Когда я сижу в кабинете и смотрю на нее, мне кажется, что она насквозь видит мой характер, она являет собой правосудие, мне неизвестное, но от которого я никогда не смогу уйти.
С каждым днем улыбка понемногу расползается по лицу. Ее продвижение непредсказуемо, каждый поворот показывает ее презрение ко мне, оставляя меня в оцепенении и безмолвии. Здесь холодно, низкая температура помогает сохранить Серену. Включив систему обогрева, я, возможно, смогу избавиться от нее через несколько недель, но я никогда не смогу сделать этого. Одна только ухмылка меня останавливает. К тому же, я полностью связан с Сереной.
К счастью, теперь Серена стареет быстрее меня. Набросив пальто на плечи, я беспомощно смотрю на ее улыбку, ожидая ее смерти и моего освобождения.
1976